Статья 154 быстро стала инструментом репрессий против политической оппозиции. В январе 1934, гомосексуалов арестовывали в массе в главных городах СССР. Среди этих заключенных было много актеров, музыкантов и художников. Историки отмечают бесчисленный суицид в Красной Армии и растущее настроение паники среди советских геев того времени.

В 1936 судебный комиссар, Николай Крыленко, объявил гомосексуальность политическим преступлением против советского государства и пролетариата. Она стала мишенью для расследований НКВД (позже КГБ), возможно, чтобы найти себе лазутчиков среди самих геев.

В середине 1930х тысячами запрудили советские лагеря, и приток, по-видимому, остался неизменным, статья 121 была в силе. Александр Солженицын называл это ‘грязной’ частью закона. В книге ГУЛАГ Архипелаг, посвященный ‘всем, кто не дожил, чтобы рассказать’, нет ни слова сочувствия репрессированных гомосексуалам. Также нет его и в Колымских рассказах Варлаама Шаламова. Самые оппозиционные авторы, раскрывающие бесчеловечность жизни в лагерях, строго придерживались лагерных отношений в своем презрительном отвержении геев и гомосексуальности в целом. Этот вопрос был табу до очень недавнего времени. Даже когда правда о сталинских репрессиях начала распространяться, ни один правозащитник, ни в СССР, ни за рубежом, не был готов серьезно заговорить об этом.

Судьба гомосексуалов в советских лагерях и тюрьмах была беспрецедентна в своей трагичности и жестокости. Не только бесчисленные гомосексуальные изнасилования имели место во всех лагерях и тюрьмах без исключения. Советская система не только не могла вылечить ‘иностранное заболевание’, это также привело к интенсивному росту гомосексуалов. Гигантское число людей, которые до этого не были геями, попали в категорию ‘опущенных’ (что-то вроде «падших» в христианстве; также слэнговое слово, обозначающее того, кто подвергся избиению, изнасилованию и облитию мочой).

В его книге Мордовский марафон (Иерусалим, 1979), Эдуард Кузнецов посвящает главу ‘Странный народ’ гомосексуалам в тюрьмах.

‘Согласно тем, кто знает’, он пишет, ‘90% заключенных были гомосексуалами. Но только к пассивным гомосексуалам — около 10% — относятся как к таковым. Их называют ‘козлы’ и ‘петухи’. Активные гомосексуалы настолько обычны, что у них даже нет никакого специального прозвища’.

“Пассивные геи вовсе не обязательно были заключенными, имеющими гомосексуальные пристрастия”, пишет Андрей Амальрик в книге Записки диссидента (Анн-Арбор, 1982), “они застенчивые, робкие, те, кто проиграл в карты, те, кто нарушил тюремный кодекс. Как только вы приобрели репутацию “петуха”, от нее невозможно избавиться. Она преследует вас из лагеря в лагерь. И если, после переезда из лагеря в лагерь “падший” заключенный не раскрывал себя, рано или поздно это все равно выходило на свет. Тогда наказание было неизбежным, и оно принимало форму коллективной расправы, часто приводившей к смерти”.

Первый приговоренный гомосексуал был ленинградский поэт Геннадий Трифонов. В декабре 1977, он послал следующее открытое письмо Литературной Газете из лагеря № 398/38 на западном Урале:

“Я испытал весь возможный кошмар и ужас; к этому невозможно привыкнуть. За 18 месяцев я каждый день видел, какого быть приговоренном гомосексуалом в советском лагере. Положение геев в лагерях смерти Третьего Рейха – ничто по сравнению с этим. У них было ясное представление о будущем – газовая камера. Мы ведем полу-животное существование, обреченные умереть с голода, лелея тайные мечты заразиться каким-нибудь смертельным заболеванием и провести несколько мирных дней в койке в лазарете.

“Я знаю людей, которые либо забыли конец своего тюремного срока, или не смогли физически дожить до него. Их тела снимали с электрической проволоки; их находили повешенными в тюремных камерах, замученными до смерти озверевшими сокамерниками или избитыми охраной, безумными. Я знаю их имена; мне доступно письменное свидетельство очевидца. За полтора года этого ада, я подробно изучил 22 заключения за гомосексуальность в СССР. Если эта информация достигнет Запада, я буду обвинен в сплетнях и физически уничтожен. Это многого не потребует. Они пошлют группу заключенных, которые потеряли все человеческие качества, для расправы надо мной и объявят мою смерть ‘естественной’.”

Письмо Трифонова не было опубликовано в Советском Союзе. Но, с тех пор как его имя стало известно на Западе, лагерные авторитеты обходились с ним менее жестоко…

Павел Масальский из Москвы, человек среднего роста с короткими остриженными волосами, около 35 лет, был заключен вместе со своим возлюбленным в 1984. С тех пор его имя было заархивировано специальным департаментом милиции, сформированным для ‘борьбы с гомосексуальностью’. Это было место, где собиралась вся информация о московских геях. Павел вспоминает случаи, когда милиционеры из департамента шантажировали и сексуально преследовали его и других геев.

Чтобы посадить Павла и его возлюбленного, донесения соседа было достаточно. Не было никакой необходимости даже в свидетельстве гомосексуального акта, обычно обязательном в таких случаях.

Слушание дела было закрытым, как и во всех случаях ‘сексуальных преступлений’ в СССР. После слушания Павел и его возлюбленный были разосланы в разные тюрьмы. После 9 месяцев, Павла отправили в лагерь, где из 1500 человек около 200 находились в категории ‘опущенных’.

“В нашем лагере петухи жили со всеми, но у нас был отдельный стол, отдельная посуда, и отдельное место в очереди – в самом конце. Администрация смотрела на опущенных так же, как другие заключенные: помогала реже, не давала возможности работать на хороших работах. Иногда, когда они видели, что человек получает издевательств больше, чем он может выдержать, они отправляли его в другую зону, чтобы избавиться от него.

“Администрация относилась ко мне хуже, чем к другим. Они находили удовольствие в издевательствах надо мной; они преследовали меня, вызывали меня в головные участки – что самая худшая вещь в зоне, потому, что все думают, что ты – их шпион. Они предлагали мне стать их шпионом, но я отказался, и из-за этого я провел несколько месяцев в карательных изоляционных камерах. После этого они оставили меня в покое, и я стал расти в глазах заключённых и стал проституткой. Это был единственный выход: было невозможно жить по-другому”.

Валерий Климов из Нижнего Тагила был немного полным мужчиной около 35, с серыми волосами. Он был арестован по обвинению в отношениях с несовершеннолетним мальчиком. Когда Валерий был вызван к прокурору, следователь предложил ему выбор из двух: суицид или признание вины. Ему угрожали расправой над его друзьями, если он откажется. Климов взял вину на себя и получил 3 года тюрьмы.

‘Я был способен постоять за себя в тюрьме и в лагерях, но было около 10 случаев, когда геев убивали на моих глазах. Одного избили до смерти в тюрьме в Свердловске. Было 100 мужчин в нашей камере; 3 или 4 насиловали его каждый день, и потом швыряли его под койку. Это было зверство, кошмар. Однажды 10 из них изнасиловали его, а потом набросились на него. Я там чуть с ума не сошел; мои волосы поседели. Это то, как люди сходят с ума; многие никогда не поправляются даже когда выходят оттуда.

“В лагерях гомосексуальность существует на разных уровнях. Не только среди опущенных; сама тюрьма делает их такими. В условиях тюрьмы гетеросексуалы легко превращаются в гомосексуалов. Не всегда это одна лишь физиологическая нужда, бывают и чувства. Я видел сцены любви и привязанности у партнеров. Лидер нашей команды, Виктор Попов, признался мне в любви и просил меня быть с ним; я был активным партнером. До этого он считал себя 100% ‘натуралом’. Сейчас он женат и у него есть дети. Хотя время от времени он посещает меня”.

Впервые опубликовано: Index on Censorship (Лондон), Том 24, No.1/1995.

© Слава Могутин, 1995.